Я вам не скажу за всю Одессу...
Истории с Молдованки...
Те, кто вырос на Молдаванке, точно знают, где Цукерберг подсмотрел идею своей соцсети. Здесь вся жизнь проходит на виду, и твой аккаунт заводится с рождения. Все гарантированно увидят, оценят и прокомментируют твои губы уточкой, попу абажуром, новые ногти, кривые ноги, и с кем ты что пила в обеденный перерыв. Все как в ленте - тут тебе и лайки, и перепосты, и хейтеры с троллями, и, разумеется, срач в комментах. Только «Шок! Сенсация! Это взорвало сеть» тогда звучало как «Не, вы это видели?!».
Не надо сгущать краски по поводу показушных фоторепортажей и депрессий за кадром. Ничего не изменилось. Дома ты мог быть каким угодно, но к выходу во двор должен был соответствовать существующему сетевому образу – домашние пятнистые тапочки переодевались на парадные с пушком и каблуком, на бигуди завязывалась лучшая косынка, ну а настоящие иконы стрит-фэшн ходили в гастроном в халате, но всегда с красной помадой и «Красной Москвой».
Суеверия.
Молдаванские суеверия прекрасны и беспощадны в своей первобытной логике. В нашем детстве их был миллион. Запрещенные слова - это не «поц» и не «говно». Ни один здравомыслящий человек в жизни не произносил соседям слово «куда?». Можно было получить в карму палкой для белья. Потому что «закудыкиваешь дорогу». Дворовой этикет предполагал изящное «и где Вы идете на ночь глядя?»
С хрестоматийным пустым ведром все было сложнее. Туалет во дворе. Туда даже днем заходить было стремно, поэтому ночью логистика брала верх над эстетикой, и вся семья дружно ходила на горшок. Каждое утро с 5 до 8 со всей галереи, застенчиво покачивая ведрами, спускались жильцы к дворовой выгребной яме. Поход туда – был явно на удачу, а вот обратно… Тетя Валя в сердцах ругала нашего деда:
- Шо, не мог оставить немного, мишигинер?! Мне сегодня в собес, а тут он выперся в 6 утра с пустым ведром...
****
Гости.
Летом на Молдаванке не просто окна и двери настежь. Это еще и нашествие родственников, друзей, знакомых и попутчиков из поезда «Одесса-Москва». Теперь есть букинг, адвизор, апартаменты, гостиницы и пансионы. А в 80-х в каждой квартире было по хостелу. Бесплатному. Капитал на туристах зарабатывали только каталы и соседские пацаны, торговавшие на пляже ворованной кукурузой. Конечно, комнаты у моря с миской и ковшиком для умывания нужной в данный момент части тела сдавали и снимали. Но в нашем пролетарском дворе собственной дачей на Бугазе обладал только райкомовский зять тети Дуси. Правда, вместо отдыха там была пасека и сарай для сна. Туда они и сваливали, спасаясь от многочисленной родни из Черновцов.
Так как телефон был один на весь двор, да и тот - на углу возле аптеки, а отправлять телеграммы - интеллигентский атавизм, большинство гостей являлись без предупреждения. И начиналась комическая версия реалити-шоу «Жди меня». Точнее, «Не ждали».
В 8 утра во дворе появлялись странные люди с клумаками и сразу попадали в лапы дежурной мадам. «Ой, а вы до кого? До Анечки? До какой? А-аа, вы не помните фамилию? Из Крыжополя? Тут половина из Крыжополя, а у второй половины оттуда руки. Не переживайте, сейчас найдем!».
Баба Валя с лучезарной улыбкой выходила в центр двора, становилась в позу оперной дивы и ревела, как маяк в туман:
- Маа-дам Берштейн! До вас родичи приехали!..
****
Секс в большом дворе.
Как размножались в нашем дворе – загадка. Потому что, во-первых, из звукоизоляции только ковры, во-вторых, плотность и компактность проживания. И, наконец, дворовая комиссия нравственности и морали на круглосуточном боевом дежурстве. Как в сериале «Sex and the City», дамы слегка и далеко за 30 регулярно встречались обсудить свои и чужие аспекты сексуальной жизни.
К Люсе-диссидентке по субботам приезжал однорукий любовник – интеллигент на велосипеде. Весь двор знал, что если поставили пластинку Караченцева, значит перешли от чая к утехам. Соседские дети радостно плясали на коридоре, а баба Шура снизу, которая считала, что до двух дня все приличные люди спят, сбивала с ритма проигрыватель и танцоров, тарабаня половником по радиатору, и посылала Люсе лучики добра вместе с букетом всех известных венерических заболеваний. Королева троллинга, тетя Ида терпела дольше, но через полгода субботних концертов громко поинтересовалась: «А шо, Люсечка, у тебя такая пластинка - всего 4 песни. Хватает? А то могу двуплитник Пугачевой отдолжить».
А бабушкина подруга, проводившая дни в палисаднике и бигудях под косынкой, снимала их раз в полгода к приходу мужа из рейса. Она красила пергидролем отдохнувшие на 10 см корни, переодевалась из байкового халата в микроплатье с алыми маками, покупала гвоздики и ехала в порт. Баба Валя громогласно объявляла ей вслед: «О, у Талы красный день календаря! Разговляться поехала».
«Нет худших моралисток, чем бывшие курвы», - задумчиво произносил дед Пава, давая подышать второй бутылочке портвейна и рассматривая старый фотоальбом бабы Тани, где на одно свадебное и два семейных фото самой Тани приходилось пять листов фотографий красавцев моряков и военных с подписями «Якщо любиш бережи, а не любиш – то порви» или « Танюшке с балтийским приветом».
Если старшее поколение комментировало и советовало, то младшее откровенно мешало личному счастью.
Папа мечтал о сыне Ярополке, после долгих торгов с мамой сошлись на Константине, а получилась я. Но кличка "Котик" осталась. Потом вместо Лёшика родилась Леся. И жили мы все в одной комнате. Однажды ночью папа шепотом спросил у мамы на чистом презент континиус: «is cat sleeping?». Я бодро отозвалась из кроватки: «Какие кошки?!». Родители ржали так, что разбудили прабабушку в смежной комнате.
Леся просыпалась раньше всех и перед детским садом, в ожидании завтрака, каталась на деревянном коне-качалке. Конь с 6:30 до 7 утра бодро скрипел на деревянном полу, поэтому о папиной выдержке и мамином счастье ходили легенды.
Наша семья вообще была очень прогрессивной по дворовым меркам. В 10 лет мне вручили брошюру 1965 года выпуска с многообещающим названием «вопросы пола» и цветными квадратами на обложке. Ни движение хиппи, ни знаменитая немецкая раскрепощенность в духе «дас ист фантастиш» никак не повлияли на ее автора - восточно-германского профессора, который, в частности, считал, что «онанизмом девушка может заразиться от психически нездоровой подруги». Там было коротко обо всем. Например, цветные четвертинки половых органов сразу в продольном и поперечном разрезе, чтобы никакое пространственное мышление не помогло сложить полную картину. Заканчивалась книжечка очень красочным описанием стадий сифилиса. Если бы не наскальная живопись на известке, сделанная Вовой Дольчевым в честь Лорки из 18-ой, мы с немецким профессором так бы ничего и не поняли.
Секса как такового в СССР вроде не было, но беременную голову имели все и регулярно, независимо от возраста.
Говорили, что моряки привозят из Японии красную пленку, на которой человек проявляется сразу без одежды. Поэтому, заметив возбужденно ржущую компанию из соседнего класса с папиным «Фэдом» в руках, девочки на всякий случай становились в позу «рождения Венеры» Ботичелли или хаотично двигали портфелем, решая, какую часть тела важнее прикрыть.
Наш двоюродный дядя пленки из рейса не привез, но заграничные карты с голыми тетками двадцатилетней давности мы у него в чемодане обнаружили. Дамы фотографировались до появления Твигги и борьбы с целлюлитом. Из одежды был только макияж, но обильный, как у цыганок из рыбного ряда. Дядя карты брал с собой в рейс. Его жена тетя Ксеня была на редкость мудрой женщиной, поэтому подняла нарисованную урзолом бровь, перелистала конкуренток и вручила нам фломастеры. Думаю, мы испортили ему много романтических вечеров, дорисовав теткам недостающее белье и подписав каждую карту цитатами одесских классиков типа «какие у Вас, однако, организмы слабые» и «дитё просится на травку».
За детские издевательства над старшими пришла неминуемая расплата в подростковом возрасте. В 16 лет я приперлась со свежим засосом на шее. Двор в сумерках удалось пролететь незамеченной, а дома, чтобы скрыть позор, в ход пошла бодяга домашнего изготовления. Перетертая из колючек чертополоха пекучая труха разгоняла кровь и ей легонько натирали синяки или делали естественный румянец. Чтобы засос прошел до прихода папы, я шуровала минут пятнадцать и растерла рану на пол шеи. Скрыть ее нельзя было ни шарфом, ни бинтом.
Спасла меня прабабка, не сумевшая закончить Мариинскую гимназию из-за прихода красных. Она намывала посуду, не вынимая изо рта любимый «беломор», и на мамино негодование касательно приличия и девичьей чести бросила заголовок, достойный Кэри Брэдшоу: «Ой, вэйзмир, целоваться - не отдаваться….».
Под лестницей жила баба Шура. Если бы мы родились лет на 30 позже, то сразу бы вычислили, что баба Шура — вампир. Но тогда весь детский бестиарий ограничивался Красной Рукой, Гробом на колесах и Першингом-2 из газеты «Труд».
Официально у бабы Шуры была «легенда» — она работала официанткой в привокзальном ресторане. По другой версии, она нагло врала, а на самом деле трудилась там же посудомойкой. Тем не менее баба Шура возвращалась домой на рассвете и спала до вечера. Ближе к ночи она с осоловевшим от похмелья взглядом и в махагоновых тугих кудрях уходила, громыхая шлепанцами колотушками. Днем мы ее никогда не видели. Разве что пару раз, и то в полуподвальном полумраке. Не знаю, во что она плевала или из кого готовила, но карма послала бабе Шуре аварийную лестницу, тень от которой перечеркивала ее окно вместе с надеждой вздремнуть. Потому что по лестнице, подпертой между ржавыми ступенями, жестяными банками и чурками, балансируя, как цирковые эквилибристы, с грохотом гоняли полтора десятка обезумевших от летних каникул детей.
Из темноты до нас доносились сиплые вопли, орфоэпии и морфологии которых позавидовали бы Даль, Уэйтс и Шнуров вместе взятые. Баба Шура слала многоярусные проклятия, как перуанский шаман, и тарахтела в стекло. От страха младшие орали еще громче и, развернувшись на нижних ступенях, неслись обратно на второй этаж.
Пару раз, то ли не выдержав децибелов, то ли углядев жертву, рискнувшую сунуться в пещерное пространство за мячом, она выскакивала с победным кличем. В любую погоду в бигудях и пышных ватных трико нежного цвета. Завершал образ старинный лифчик а-ля подружка Шона Бонда Коннери. Такие бюстгальтеры шились на заказ из 4-х слоев сатина, потом крахмалились в холодной воде до состояния стояния. Короче, Готье с корсетом в форме конусов для Молодой Мадонны просто жалкий плагиатор одесской швейки шестидесятых. Но это были 80-е, и лифчик бабы Шуры в 3 ряда бельевых пуговиц на длинных петлях был такой же подуставший, как и ее рыхлые груди десятого размера. Баба Шура размахивала грудью и первым попавшимся под руки предметом — от скалки до колгот. Ни разу не догнала, но найденные или выхваченные мячи протыкала то ли клыками, то ли осиновым колом. Так продолжалось до рокового дня — 18 июля 1982 года. Накануне Олегу из одиннадцатой квартиры купили игрушечный педальный автомобиль. По тем временам это была наивысшая степень роскоши. Круче харлея, порше-панамеро и правительственной «чайки». Олегу было 6. После триумфальной поездки по двору и очереди из страждущих с подношениями он решил повторить знаменитый трюк Сергея Уточкина. Машину установили на вершине лестницы. В контровом свете и лучах славы Олег по-гагарински махнул рукой и накренился. Внизу его вместе с болидом поймала баба Шура. Олег отхватил по заднице, а красный жигули-кабриолет был умышленно покорежен и восстановлению не подлежал.
Знаете ли вы, что такое «вендетта» по-молдавански? — это блюдо, которое подают еще не остывшим, а в оригинальный состав обязательно входят огурцы, молоко и корень валерианы. В 4 утра баба Шура вернулась из привокзального шалмана. В 4:15 у лестницы появился молодой, сказочно красивый папа Олега со старым халатом мамы Олега и 5 флаконами валерьянки.
В 4:38 весь двор, включая стариков, детей и глухую мадам Берштейн из 38-й, вышел «на посмотрэть» локальный Вудсток-аппокалипис. Все коты в радиусе километра, как мотыльки на свет, летели на запах валерьянки. Они орали, жрали халат, бились в окно бабы Шуры, устраивали побоища и римскую оргию одновременно. Ни ведра с водой, ни матерные заклинания, ни сожжение халата посреди двора не помогли. Коты меховой ртутью растекались из-под тапок и с упорством раненого Маресьева ползли к заветному окну. Кошачий шабаш не прекращался еще две недели, пока химически зависимые животные не выели фасадную побелку и асфальт с последними аромо-молекулами. Баба Шура с кругами вокруг глаз тенью шмыгала на работу и назад. Папа Олега в одночасье стал дворовым кумиром, потеснив с пьедестала нашего, с его экстремально-эротическим реалити-шоу «обливайся водой из заледеневшей колонки».
Баба Шура долго не могла оправиться. А потом поменяла тактику и взяла реванш — в следующий раз она выскочила из-под лестницы со шваброй, в уютных панталонах, но… топлесс. Дети сорвали горло от ужаса и спрятались по домам на целых два часа. Как сложилась взрослая жизнь Олежки после увиденного, мы так и не узнали…